— III —

Оренбургский поход 1801 г.

Времена императора Павла Петровича были полны всяких доносов друг на друга. Казалось, вернулась та страшная эпоха московской Руси, когда господствовало всем известное „слово и дело”, когда каждый не только простой обыватель, но и даже стоящий во главе управления вельможа не мог поручиться, что с ним произойдет, чем он будет сегодня, завтра... Все притихло. Лучшие люди уходили от дел и укрывались в своих имениях; даже знаменитый герой Измаила Суворов, подвергся опале и пел вместе с дьячком на клиросе в своей деревенской церкви. Сам император, не доверявший никому из окружающих, видевший везде и во всем таящуюся крамолу, был порывисто подозрителен. Таким характером государя пользовались всякие проходимцы для своих низких целей и, вместо успокоения, еще больше разжигали эту подозрительность.

Все государство было охвачено паникой. Примеры неожиданной и быстрой кары поддерживали общество в напряженном состоянии. Все с грустью и недоумением смотрели в будущее; даже друг с другом боялись поделиться впечатлениями. Каждый спрашивал себя: А что же будет дальше?

Один Матвей Иванович Платов ничего не знал о положении современной ему России, стоя у дверей царского кабинета в ожидании неизвестной ему судьбы. Но вот дверь отворилась, на пороге появился любимец царя граф Кутайсов и пригласил Платова войти.

Торопливо, сотворив крестное знамение, Матвей Иванович как-то боком, неуверенными шагами вошел в кабинет к неизвестному и опасному.

— Здравствуй, Матвей Иванович! Очень рад тебя видеть!, — услышал он голос Павла Петровича, стоявшего в глубине кабинета в ленте ордена мальтийских рыцарей и милостиво смотревшего на вошедшего.

Смущенный Платов по обычаю преклонил одно колено и поцеловал протянутую руку государя, думая про себя: „кабы ты был рад меня видеть, так не держал бы в проклятом каменном мешке!”

— У меня до тебя, Матвей Иванович, — продолжал государь, — есть большая просьба: подойди сюда и посмотри!

С этими словами он подвел Платова к столу, на котором была разложена большая географическая карта.

Еле держась на ногах и протирая слезящиеся от долгого сиденья во мраке больные глаза и притом ослепленный ярко горевшими канделябрами, Матвей Иванович робко подошел к столу и устремил внимательный взор на карту.

„Плант" — подумал он. — „Спаси и вразуми, Боже милостивый! Что я в нем разумею?!”.

— Видишь эту дорогу на карте, — сказал Павел Петрович, указывая пальцем:  — это прямой путь от Оренбурга до Индии!..

Платов глядел на карту и, слабоватый в географии, видел только проведенную по белому полю тоненькую черточку и больше ничего.

— Вижу, ваше императорское величество.

— Ты знаешь эту дорогу? Она знакома тебе?..

Мороз по коже прошел Матвея Ивановича и сердце захолодело у бедного героя Измаила, Персии, Крыма и Кавказа. Он никогда не был в Оренбургском краю и совсем не знал его дорог, а в особенности дороги в Индию. На минуту смутился он, как бы соображая, и вспоминая что-то, и искоса поглядывая на карту.

Вопрос для него был слишком щекотливый. Ответить „нет" , это значило потерять все расположение к нему государя и идти опять в проклятый каземат, а, может быть, понести кару еще и хуже.

Неоднократно слышал он о вспыльчивом и своенравном императоре, скорого на резолюции, и, собравшись с духом, хитрый донец выпалил:

— Очень хорошо знаю, ваше величество!..

— Ты пройдешь с казаками по этой дороге в Индию?

— Пройду, ваше величество! — в отчаянии крикнул Платов, а сам думал:  „хоть к черту на рога, в самый ад, абы не возвращаться в это проклятое подземелье”.

Лицо императора просияло: он не ошибся в своем выборе; этот донской генерал знает дорогу на Индию, никому до сих пор, даже ему самому, неизвестную; проведет по ней свою лихую конницу до этой и баснословной, и богатой страны, где они с своим союзником Наполеоном натворят таких бед коварной Англии, что потомки ея, внуки, правнуки праправнуки, будут вспоминать его, всесильного русского венценосца, а покорная Европа с завистью будет смотреть и долго, долго помнить северного властелина, с достоинством носившего ленту мальтийского ордена и бывшего единственным защитником и покровителем этих храбрых рыцарей.

— Генерал Платов! — торжественно произнес император Павел Петрович, отступая шаг назад. — Вот тебе в награду моя табакерка с портретом! Я всегда был доволен тобою, твоею службою и любил награждать тебя за твои подвиги!..

— Благодарю, великий государь! — отвечал Платов, кланяясь, а сам думал:  ,.да когда-ж ты видел мою службу, коли с самого начала заколотил в проклятый каземат. Такой награды я не пожелал бы и лихому татарину”.

Платов был ошеломлен, да и было от чего: несколько часов тому назад сидел он в кромешной тьме, съедаемый грязью и угаром, в соседстве крыс и другого подземного гада, не зная ни конца, ни края своим мучениям, а теперь стоит в царском чертоге перед самим всесильным русским самодержцем, с ним глаз на глаз, слышит от него похвальные слова, награжден табакеркою, облечен его доверием, произведен в высокое звание, и задана ему задача, которой ни он сам, ни задавший ее хорошенько не понимают. „От Оренбурга до Индии!.. Легко сказать!.. Не сонь ли это? не угорел ли я? не лукавый ли мутит мою грешную душу, явившись ко мне в образе владыки?” — думал Матвей Иванович. — „Да воскреснет Бог и расточатся врази его”, — шептал он, ощупывая висевший на груди свой нательный крест.

А грозный государь ласково берет его за руку и говорить:

— Сядь вот сюда со мною, Матвей Иванович, и выслушай мое словесное приказание кой о чем.

Платов неуверенными шагами подошел к роскошному бархатному дивану и сел на его краешек, готовый каждую минуту вскочить, вь случае внезапного гнева императора. В его правдивой душе все-таки зарождалось сомнение в искренности слов этого загадочного венценосца. Уж больно все это представлялось ему баснословным. А государь продолжал:

— Ты поедешь, Матвей Иванович, на Дон; Там вы с Орловым*) посадите на конь всех, кто только сидеть может и копье держать, и с этим войском идите немедля с Дона через Урал на Оренбург. В Оренбурге военный губернатор Бахметев даст тебе „языков"  и все нужное для похода. От Оренбурга ты пустишься с лучшими полками вперед. Орлов пойдет за тобой с артиллерией и всякими припасами. Путь тебе лежит степями мимо Хивы и Бухары, до самой Индии. Квартирмейстерский офицер будет отсюда командирован в Оренбург в тот же день, как ты поедешь отсюда на Дон. С дороги ты посылай через день казака с вестью в Оренбург к Бахметеву, а через неделю раз посылай казака с рапортом прямо ко мне в Петербург. Что ты должен предпринять дальше, подойдя к границам Индии, я тебе дам знать, когда ты подойдешь туда. Слышишь?

— Слышу, ваше величество —сказал Платов.

— Ну, так я надеюсь на тебя, Матвей Иванович! Мне донское храброе войско издавна любезно, а тебя я всегда ценил; надеюсь, что ты с успехом исполнишь такое славное поручение и забыт мною не будешь.

— Благодарю, государь, — сказал Платов, вставая и кланяясь в пояс, причем по старому обычаю коснулся рукой пола. — Исполню твое приказание в точности, хотя бы пришлось и живот положить. За казаков своих тоже ручаюсь: они у меня молодцы, назад никогда не пятятся, полезут за мной хоть в пекло!

Павел Петрович развеселился, разрешил Платову пробыть несколько дней в Петербурге и в заключение сказал:

— Ну, так вот, Матвей Иванович, я тебе в коротких словах все сказал, подробности же и все распоряжения получишь завтра. Атаману же Орлову я пошлю свой указ.

Теперь прощай, Матвей Иванович, ступай отдыхать домой, выспись хорошенько!..

Платов поцеловал протянутую руку государя и вышел из кабинета, думая про себя: „а где-же у меня дом -то?.. Время позднее, куда я приткнусь?.. Не в крепость же анафемскую! Ах ты, грех какой! Да и дорог-то я тутошних не знаю. Ночью привезли, ночью и выпустили”.

Идя к выходу, Платов совсем запутался в многочисленных комнатах дворца и остановился в раздумье.

— Просто, как во сне, хожу! — думал Матвей Иванович:  каземат, царь, табакерка, атаман, поход на Индию... А дальше-то что? Теперь-то куда?..

— Не туда попали, ваше превосходительство, пожалуйте вот сюда, а потом налево, потом направо, дальше налево, там прямо и опять направо... — наставлял его подоспевший царский лакей.

— Господи, Боже мой! Никола чудотворец, угодник Божий! когда-ж это я выберусь, — шептал окончательно запутавшийся Матвей Иванович. Внизу лестницы, в широком вестибюле стояли недвижные часовые, несколько лакеев и важный разодетый швейцар. При виде сходящего с лестницы генерала, часовые и лакеи вытянулись, а швейцар приготовился распахнуть дверь, как вдруг Платов обратился к нему с вопросом: — А скажи-ка, любезный, не знаешь ли тут поблизости какого-нибудь постоялого двора, где бы мне можно было ночлеговать?

Швейцар удивился: никогда он не слышал, чтобы генерал, удостоившийся аудиенции у государя, не имел пристанища. Но потом сообразил:  форма казачья, приехал с фельдъегерем и спросил:

— Вы, надо полагать, приезжий, ваше превосходительство?

— Приезжий я, приезжий!. С Дону!..

— Экипажа вашего с вами нет?

— Я не знаю, где мой экипаж... надо быть уехал!.. у меня нет экипажа... и не было... уехал он... — путался Платов. Швейцар и все лакеи смотрели на него, „как кот на говядину”, по словам самого Платова.

— Я, видишь ли, любезный, с Дона, с Дона я, здесь у меня никого нет знакомых, да и время позднее... Мне бы „фатерку” какую, хоть маленькую.

— Понимаем, ваше превосходительство... Самое лучшее для вас идти в трактир „Демута”.

— „Демута?” а где твой „Демута” живет?

— Как, вы и „Демута” не знаете?

— Никого я, любезный, здесь не знаю! Я с Дону и тут никогда не был. Проводи меня, ради Бога, к своему „Демуту”!

Швейцар дал Платову проводника, и тот повел его в трактир, при котором были отдельные номера для приезжих. Была холодная декабрьская ночь. Город спал глубоким сном, так как по распоряжению государя никому не дозволялось после десяти часов появляться на улицах. Везде, даже и по Невскому проспекту, ставились баррикады. Запоздавших же пешеходов брали без церемонии в участки и держали там до утра, о чем составлялись протоколы. Было тихо. Под ногами хрустел снег. Матвей Иванович, кутаясь в свою легкую старенькую шинель, шел погруженный в свои глубокие думы. Вдруг в тишине морозного воздуха прокатились через Неву и широкую площадь Царицына луга унылые, хватающие за сердце, звуки курантов Петропавловской крепости. Они точно стонали в воздухе своей грустной мелодией. Матвей Иванович вздрогнул и остановился, Слезы показались на его глазах.

— Благодарю тебя, Господи! я не там, я на свободе! я еду на родимый Дон! — шептал Платов, творя крестное знамение и кладя низкие поклоны! Удивленный проводник остановился и с любопытством смотрел на набожного генерала.

— Веди дальше, что рот разинул! — приказал ему Платов. — Видишь я как зазяб!

Переночевав в трактире „Демута”, Платов на утро побывал в казачьей слободке, где отчаявшиеся видеть его донцы приняли с распростертыми объятиями, а через три дня мчался уже на Дон с секретными поручениями государя.

Весь задуманный поход назывался походом по „секретной экспедиции”, и никто на Дону, кроме Платова и войскового атамана Орлова и некоторых лиць из близких, не знал настоящей его цели: „куда шли, зачем шли?” Все было тайно...

Вскоре по прибытии Матвея Ивановича на Дон, был получен Высочайший указ от 12 января 1801 г., в котором повелевалось „собрать все донское войско на сборные места”, и три рескрипта на имя Орлова, два от 12 января, и один от 13, в которых государь открывал цель похода и маршрут следования войск. 1).

Приведем характерные места из этих царских рескриптов:  „Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих шведов и датчан. Я и готов их принять, но нужно их самих атаковать и там, где удар им может быть чувствительнее и где меньше ожидают. Заведения их в Индии самое лучшее для сего... ...подите... с артиллерию через Бухару и Хиви на реку Индус... Приготовьте все к походу. Пошлите своих лазутчиков приготовить или осмотреть дороги: все богатство Индии будет вам за сию экспедицию наградою. Соберите войска к задним станциям и тогда, уведомив меня, ожидайте повеления идти к Оренбургу, куда пришед, опять ожидайте другого, идти далее. Таковое предприятие увенчает вас всех славою, заслужит по мере заслуги Мое особое благоволение, приобрест богозжи (?) и торговлю и поразить неприятеля в его сердце. Здесь прилагаю карты, сколько у меня их есть. Бог вас благослови. Есм ваш благосклонный Павел. (от 12 янв.)... и Индия, куда вы назначаетесь, управляется одним главным владельцем и многими малыми. Англичане имеют у них свои заведения торговые, приобретение деньгами или оружием, то и цель вся сие разорить, и угнетенных владельцев освободить и землю привесть России в ту же зависимость, в какой она у англичан, и торг обратить к нам. (12 янв.). Посылаю вам подробную (?) и новую карту всей Индии. Помните, что вам дело до англичан только, а мир со всеми теми, кто не будет им помогать, и так, проходя их, уверяйте о дружбе России и идите от Инда на Гангес, а там на англичан. Мимоходом утвердите Бухарию, чтоб китайцам не досталась. В Хиве вы освободите столько-то тысяч наших пленных подданных. Ели бы нужна была пехота, то вслед за вами, а инако будет можно. Но лучше, кабы то одни собою сделали". (13 янв.).

По получении высочайшего указа, войсковой атаман Василий Петрович Орлов немедленно же издал приказ по войску Донскому,„чтобы все наличные обер-офицеры, урядники, писаря и офицерские дети были на смотру, также все служилые казаки, не исключая находящихся в станичных должностях, имеющих льготные приказы”, словом, до последнего, непременно „в шесть дней” выступили бы „о дву конь и с полутора месячным провиантом" . Казаки обязывались брать с собою ружья и дротики, не оставляя их отнюдь дома.

О сумме, необходимой во время похода, государь писал:  „потребное число денег требовать заимообразно от государственного казначея, кои должны быть возвращены от генерала от кавалерии Орлова „из добычи той экспедиции”. Государственный казначей отпустил на жалованье провиант и фураж 1,670,285 р.½ к.

Повеление государя о немедленном выступлении исполнялось живо и быстро. Сборными пунктами были назначены: а) при станицах Бузулуцких, б) Медведицких, в) в ст. Усть-Медведицкой и г) Качалинской.

Озабоченный предпринимаемой экспедицией, войсковой атаман велел войсковому толмачу, есаулу Зоринскому, вооружить и двинуть в поход всех калмык, „самоисправных лошадьми и оружием" , не взирая на очередь. Владетелю Нижняго улуса Джолчину Менку Танжанову Орловым был дан такой приказ:  „В настоящий войска Донского поход предписываю вам выступить и самим со всеми состоящими в ведении вашем калмыками и двадцатилетними малолетками, которых всех, оставя только при генеральских по два, а при штабъ-офицерских табунах по одному человеку, собрав, следуйте в Салоскую (Сальскую) отставного генерал-маиора Мартынова слободу немедленно и так чтобы успели вы прибыть в оную к 15 числу сего февраля непременно... Предписываю наблюсти, чтобы кроме выше означенного числа табунщиков, ни один как из служивых, так и малолетних, не мог остаться дома и были бы в походе все; в противном же случае взыщется с вас" . Среди таких приготовлений атаман Орлов дал следующее, достойное внимания для наших донских офицеров, трудное для исполнения в то время, секретное предписание есаулу Денежникову: „Государь император всевысочайше указать мне соизволил с войском Донским итить к Оренбургу и далее через Урал, повелевая притом посредством лазутчиков приготовить или осмотреть дороги. Во исполнение такого его императорского величества повеления нужно мне иметь сведения:

1) Начиная от Оренбурга, какая есть удобнее к переходу войск дорога, через степи киргис-кайсаков, до реки Саразу, земли Караколпаков и Узбеков до Хивы, а оттоль до Бухарии и далее к Индии? Есть ли по дороге сей реки, какой оные широты и какие на них переправы, имеются ль при таковых реках леса и селения, каких именно народов?

2) В промежутке рек, есть ли воды, т. е, малые ручьи, озера и колодцы, в каком оные между собою расстоянии, ежели в котором месте одни колодцы, то сколько их достаточных водою, для какого числа лошадей или верблюдов, как глубоки оные и можно ли по недостатку их, в тех же местах вырытием других колодцев достать воду, при том имеются ль при таковых колодцах жители, какие именно, или вырыты только для водопоя малого продовольствия проходящих купеческих караванов?

3) По всей до Хивы и далее дороге, какое качество земли, буде есть горы и пески, как обширны и могут ли переносить марши через таковые места лошади, также есть ли в переходе тех песков долины и как велики?

4) Отделясь от Оренбурга, можно ль в народах, там обитающих, находить пищу к продовольствию людей, в каком роде и изобилии у них продукты жизненные и можно ль там купить оные и на какую монету, есть ли же в покупку не производится, а в мену, то на какие товары?

5) Орды киргис-кайсацкия, каракалпаки, узбеки, хивинцы, бухарцы согласны ли всегда между собою, в каком расстоянии одни от других и каждое из них поколение одними ханами управляется или раздробляется на малые подчиненности мурз; но при всем том род жизни их какого свойства, и как многолюдны?

Для отобрания сих необходимо нужных мне сведений наперед я почитаю нужным отправить вас в Оренбург и как ревностному по службе офицеру, открывая вам о сей Высочайше вверенной мне экспедиции, предписываю обще с хорунжим Долгопятовым, который придается вам в помощь, отправят в Оренбург почтою, где буде не можно, через тамошних жителей, торгующих с азиатскими народами, проведать вам наисекретнейше о всех вышеобъясненных терминах, то дабы не дать приметить причины вашего туда приезда и не могли б разнестись слухи и вселить противного мнения киргиз-кайсакам и прочим народам, как сия экспедиция не может касаться до нарушения их спокойствия, ближайшее нахожу средство явиться вам в Оренбурге к тамошнему начальнику и открыть ему секретно о возложенной на вас доверенности, просить, чтобы принял на себя доставить вам обо всем яснейшее сведение, при чем ему объявить, что я с своей стороны прошу его сделать в сем случае вам вспомоществование, по всей возможности, как требует того долг и с тем, какое можете получить сведение для всеподданнейшего его императорскому величеству донесения моего поспешите возвратиться ко мне, и встретить на марше”...

Поручение это по своей многотрудности осталось без исполнения, не смотря на все усердие есаула Денежникова. Он ничего не мог узнать и проведать в Оренбурге, так как там никто не знал не только о дорогах в Индию, но даже и народах, населяющих среднеазиатские степи. Оренбургский губернатор Бахметев уведомил Орлова, что если бы Денежников пробыл там и еще месяць, то и тогда достаточных сведений ни от кого не получил бы. Таким образом отряду и его начальникам оставалось самим на походе по киргизским степям открывать путь на Бухару, Хиву и далее.

Между тем на Дону все спешно готовились к походу. Богатые на свой счет справляли и снаряжали бедных. Делались значительные пожертвования. В одной Черкасской станице шестью казаками внесено на обмундирование и вооружение бедных 1957 руб. 25 февраля было последним сроком прибытия полков на сборние места.

27 февраля, после торжественной литургии в городе Черкасске, столице донского казачества, был отслужен в походной церкви, среди площади, напутственный молебен, и казаки двинулись в далекий и неизвестный путь, надеясь на милосердие Божие и молитвы святых угодников.

Огромные обозы с провиантом и фуражом сопровождали этот двуконный поход казаков до далекаго Оренбурга. Поднялось с Дону все способное носить оружие население. Некому было вести домашнее хозяйство, справлять станичние дела, читать в церкви. Все ушли в далекий поход.

Стонал тихий Дон, но делать было нечего, — приказ царя должен быть исполнен.

Вышел 41 полк, всего 22,507 человек; кроме этого числа была сформирована команда старшины Осетрова для укомплектования, две роты конной артиллерии и 510 калмык. Все полки были разделены на четыре отряда; 1-м отрядом, состоявшим из 13 полков, командовал генерал-маиор и кавалер Матвей Иванович Платов; вторым, 8 полков, генерал-майор Бунин; третьим, 10 полков, генерал-майор Боков 1-й и четвертым, 10 полков, генерал-майор Денисов 6-й *). При первом отряде состояли две роты конной артиллерии в 501 человек и войсковые землемеры. Артиллерия находилась под командою полковника Карпова 2-го.

Из крепости св. Дмитрия Ростовского (ныне г. Ростов на Дону) были отпущены снаряды. Карпов имел при 12 „единорогах"  960 гранат, 120 ядер, 360 картечи и при 12 пушках 1080 ядер и 360 картечи.

1 марта Орлов донес Государю, что полки 27 и 28 минувшего февраля выступили в поход и продолжать будут марши от 30 до 40 верст в сутки.

Пока шли в пределах своих станиц и городов, казаки весело распевали свои песни; одушевление ни на минуту не покидало их и дальше, в Саратовской и Астраханской губерниях; стужа зимнего похода нисколько не смущала этих закаленных в лишениях бойцов, и песни их, в которых воспевался Тихий Дон и дорогия им станицы, потонувшие в виноградниках и садах, гулко разносились по необозримым саратовским степям, где предки их когда-то держали в страхе и трепете орды нагайцев и астраханцев и других азиатских кочевников.

Совершалось необычайное дело: по слову императора двинулись в необозримые снежные степи отборные войска русской земли, в поход, имевший целью достижения таких стран, пути к которым не прошло еще ни одно войско, а прежние попытки терпели грустную неудачу. Примеры подобных походов считаются во всемирной истории единицами, и каждый из них стяжал их предводителю и войскам бессмертную славу.

И передовым вождем такого знаменитого похода был выбран тюремный сиделец, извлеченный из мрака каземата. Беззаветная преданность родной земле повела эти тысячи народа в безвестный путь, где в девяти случаях из десяти ждала их верная смерть.

Трудность похода усугублялась еще и тем, что реки, речки и балки с наступлением весны стали переполняться водой и готовиться ко вскрытию. По Волге уже тронулся лед, и два полка из отряда Денисова едва не погибли; большая часть лошадей провалилась, и только подоспевшие другие полки и 300 местных крестьян, собравшихся из соседних деревень, кое как извлекли их из воды. По степям образовалась непролазная грязь. Переправы сделались невозможными. Были примеры, что казаки через речки и балки устраивали мосты из крыг льда, фашин хвороста, камыша и другого подручного материала. От 18 марта атаман Орлов доносил государю, что полки 1-й и 2-й части и артиллерия, по сделавшейся оттепели, перейдя через Волгу, следуют с левой стороны ея, из коих первая часть и артиллерия продолжают уже марш вверх по реке Большому Иргизу; третьей части полки переходят уже Волгу выше устьев Большого Иргиза и четвертая часть следует. Полки терпели большие лишения, чувствовался уже недостаток в фураже. Виною недостатка продовольствия был повсеместный неурожай в Саратовской губернии. В Царицынском и частью Камышинском уездах хлеб был истреблен сусликами; запасов не было; колонисты-иностранцы, жившие по пути следования войск, покупали хлеб даже для собственного продовольствия и потому не могли ничем помочь бедствующим полкам. Бедствие еще усиливалось и тем, что с разлитием рек приходилось переменять маршрут, вследствие чего провиантским чиновникам трудно было заготовлять все необходимое по пути и они теряли головы. Заготовленные ими в одном месте запасы, при перемене маршрута, погибали или бросались. Впереди же войску предстояли еще большие опасности и лишения: там расстилалось безбрежное песчаное море. Полки шли усиленными маршами. Вот уже они на вершинах р. Большого Иргиза. Далеко родной Дон и привольные станицы. Но судьба сжалилась над славными донцами: 23 марта атаман в селе Мечетном, Саратовской губ., Вольского уезда, получил Высочайший манифест о смерти императора Павла Петровича, скончавшегося, как в нем говорится, скоропостижно от апоплексического удара в ночь с 11 на 12 марта, и о восшествии на престол императора Александра И, а также и рескрипт на имя Орлова о возвращении полков на Дон.

Накануне Светлого Христова Воскресенья, Орлов собрал полки и сказал им следующие, до сих пор не забытие еще на Дону, слова: „жалует вас, ребята, Бог и государь Тихим Доном и родительскими домами”. Радость казаков превосходила всякое описание. В первый день Св. Пасхи в селении Мечетном атаман и бывшие с ним полки слушали обедню в старообрядческом мужском монастыре, в шести верстах от селения, а вечерню в старообрядческом женском монастыре, в 1? верстах.

В день Благовещения начался обратный путь. По данным донского архива и по дневнику атамана Орлова, Матвея Ивановича Платова, командовавшего передовым отрядом, манифест о смерти государя Павла Петровича будто бы застал также в селе Мечетном, между тем как по сведениям, взятым из архива главнаго штаба (дела секретной экспедиции) и по мемуарам разных лиц, писанных со слов самого Платова, дело обстояло несколько иначе.

Платов с своим передовым отрядом далеко углубился в оренбургские степи. Как огромная орда, втянулись казаки в безграничные, покрытие еще снегом и льдом пустыни и пропали в них, словно маленькая кучка людей, подавленная необозримыми расстилавшимися кругом пространствами. По ночам были морозы и вьюги; песни попризамолкли, потому что усы примерзали к бороде, а дыхание падало на грудь прямо снегом.

На ночлегах и отдыхах походные палатки отапливались хворостом и верблюжьим навозом, а люди спали в них, закутанные в семь шкур. Днем вся степь превращалась в лужи и грязь.

К трудностям похода присоединились и неприятности с проводниками, татарами и киргизами, один за другим убегавшими и уводившими со вьюками верблюдов. С пойманными, на страх другим, казаки поступали круто: без дальнейшего суда расстреливали. Бодрились казаки в походе, но на душе начинали скрести кошки, и, всегда веселые и находчивые, они иногда впадали в грустную и глубокую задумчивость. Цель их похода была еще страшно, почти недостижимо далека.

В войске начались болезни; верблюды и лошади падали; между людьми появилась цинга, простудные болезни.

По мере углубления в азиатские степи среди всевозможных лишений „деташемент"  казаков постепенно таял, уменьшался людьми, и лошадьми, и вьючными верблюдами, а цель была страшно далека.

Не раз приходило Матвею Ивановичу в голову, что государь, по наветам его недоброжелателей, захотел наказать его этим безумным походом и вместе с ним погубить и славное донское казачество, так горячо им любимое. Гонцы, которых он по приказу государя посылал с пути, еще ни один к нему не возвращался ни с какими дальнейшими инструкциями. Была у него в руках карта, копия с той, что он видел у государя на столе, но эта карта ничего ему не говорила. Он и тут на ней видел одну тоненькую линеечку, проведенную по белому полю от Оренбурга куда-то на юго-восток, в неведомую страну — Индию и только.

А трудности похода все увеличивались. Между казаками начался ропотъ*), сначала глухой, а потом перешел в открытое неповиновение и кому же? своему любимому походному атаману, их гордости и славе, — Матвею Ивановичу Платову.

Беззаветно преданный родине казак не станет сопротивляться распоряжениям, исходящим свыше.

Но всему бывает предел. Нужно ценить казака и не злоупотреблять его воинским достоинством, разумно пользоваться его преданностью. Всемирная история показывает нам массу примеров, когда до обожания преданные своей родине войска отказывались повиноваться безумным распоряжениям своих полководцев, смещали их и на поле брани провозглашали себе других императоров.

Наши войска отказались следовать за знаменитым Суворовым при переходе его через Альпы. Этот гениальный полководец сумел воодушевить их, сам показал пример беззаветной храбрости и бесстрашия. У Суворова была цель: перед ним за скалами и в ущельях был враг, которого надлежало выбить... И он выбил, поборов все природные препятствия. Цель у Платова была далекая, сказочная Индия, за многие тысячи верст, страна неведомая, никем не исследованная, к которой не было никаких дорог. Следовательно, была цель химерическая, вернее, не было никакой цели. Перед ним расстилалась также никому неведомая безбрежная песчаная степь, безлюдная безводная пустыня, непреодолимая для войск не только сто лет тому назад, но и в настоящее время. Какой гениальный полководец поручится за преданные ему войска, стоя перед такими неодолимыми природными препятствиями?

Казаки роптали, болели и голодали. Вся их изворотливость, умение добывать все нужное при походе по населенным местам, в дикой бесплодной пустыне пропадали даром.

Ропот сделался открытым. Даже полковники и старшины, видя конечную гибель, стали заговаривать с походным атаманом не радостно о последствиях похода.

— И сам я, братики, думаю об этом, — отвечал Платов.

— И вот как думаю, аж голова чуть не треснет, да что-ж поделаешь, коли на то есть высочайшая воля? Пойдемте, братики, вперед, авось Бог смилуется над нами!

Казаки шли и шли. Путь их отмечался палыми лошадьми и верблюдами. Іеромонах чуть не каждый день отпевал умерших, а товарищи вырубали мерзлую, начавшую оттаивать землю, и хоронили их на чужой стороне, в далекой азиатчине. Наконец, терпение у всех лопнуло.

— Отец наш родной, Матвей Иванович! куда ты нас ведешь? на верную смерть? вед мы все тут погибнем! — кричали казаки.

— И я, детушки, погибну тут с вами.

— Веди нас назадъ!.. Пожалей!.. Пусть хоть часть из нас увидит свои родние станицы.

— Не увидим мы, детушки, своих родных станиц... Не нарушим мы царского веления... Присягал я, детушки, и вы присягали на верность царю и отечеству, не будем же изменниками и клятвопреступниками. Лучше уж умрем все в этой проклятой азиатчине. Быть может вспомнят когда нас на родимой земле и помянут там добрым словом, а не анафемой... Нету нам назад пути! Пойдемте впередъ!

В войске неудовольствие стало проявляться открыто, казаки отказывались идти вперед, и многих усилий стоило Платову сдерживать их от самовольного возвращения назад.

Авторитет Платова стал падать: „батъко-Платов" , прежде столь любимый, начал казаться им врагом, ведущим их на верную гибель. Многие стали поговаривать об измене и, если не о возвращении назад, то о том, чтобы предаться туркам, как сделали это казаки некрасовцы.

Скверно чувствовал себя Матвей Иванович, видя, в какое безвыходное положение попал он и любимое его войско.

Он колебался между самыми мучительными мыслями, и его седая и облысевшая в крепости голова подолгу была склонена на грудь в в тяжких думах.

Наконец, невыносимое, напряженное состояние войска разрешилось открытым сопротивлением; к казакам пристали и все полковники, есаулы и сотники.

— Не пойдем, отец, вперед! что хочешь с нами делай!

— Какой же я вам отец, когда вы меня не хотите слушаться? Лучше уж убейте меня, а присяги царской я не нарушу. Считайте меня аманатом, а не атаманом своим!

Тут выступил старый седоусый есаул, сподвижник Платова во многих походах, по прозванию Степан Губарь, и начал такую речь:

— Не могим мы тебя, родимый Матвей Иванович, присчитывать к аманатам, и ты ведаешь нашу великую охоту до времени антиреса и к родной стороне нашей, и к цареву престолу, и к тебе, кормилец. Одначе, за што же нам принимать напрасный проминаж, валандаться и ходатайствовать без толку по азиатчине? В войске поднимается большая публика, каждый из нас этот поход считает за победу (обиду) всему казачеству и по нашему млению нам всем приходится решиться. Ты посмотри, отец, сколько уже народу решилось, а из тех, что остались, половина вредных ходатайствует. Всю домашность и экипаж растранжирили по степи ходючи, не глядя, что казаки издавна народ развратный (разворотный) и ни к какой марали не причислены. Не прими наши слова за победу, так как мы все против тебя никакого качества не имеем и народ мы не совсем натуральный (грубый). Одначе между народом пошла большая республика, и вот наша тебе разделюция: не хотим мы скондабить и итить на эту проклятую Индию, а повернем назад и предадимся турскому салтану, коли на родине нас тюрьма, острог да разстрел ожидают. Видел батюшка-царь службу нашу источную по всем границам, зачем же посылать нас в илым, как сазанов да чекомасов, а таперь приходится диктовать его разделюции и относить в низкое положение честь русского оружия дел воинского достоинства, по примеру предков наших законом утвержденнаго права. Нечего нам на этой проклятой степи играть в кулючки и гоняться за нехрищеной ордой, как куцый за зайцем. Многие уже из наших братьев донцов положили свои мокитры на чужой стороне без славы, без чести да и остальные все заваландались в самаделашней суетне и болестях и ходят маделые, как смерть в черный год по майдану. Хоть будем жалковать опосля по своей горькой незадаче, да что же поделаешь? Видно такая уж незадачливая наша судьба! Вот тебе, наш любый батько, Матвей Иванович, весь сказ! 1)

— Дайте мне, детушки, подумать до завтрева, а там, помоляся Богу, я дам вам свою разделюцию, какую надумаю. Коли не понравится она вам, тогда делайте со мной, что хотите: не батько я вам больше и не атаманъ!.. — сказал Платов твердым голосом, поклонился всему войску и ушел в свою палатку. Забурлило, зашумело казацкое войско, услышав такия слова атамана и, обсуждая их на разные лады, постепенно разошлось по своим холодным юлламейскам (маленькие киргизские палатки).

— Долго ждали и терпели, осталось ждать только одну ночь, переждем, — решили казаки. — А там наша воля, сделаем что хотим...

Тревожно заснул казачий стан в эту ночь; голодные кони ржали, разрывая копытами оледенелую землю; уложенные на камышовую подстилку последние верблюды жалобно стонали...

Пока так мучился первый отряд легкой русской кавалерии в степях в Азии, посланный гениальной мыслью Наполеона и скорым и не обдуманным распоряжением императора Павла Петровича, первый консул Франции ничего еще не предпринимал для завоевания Индии. Наполеон сам, оставив свою победоносную армию в Египте, возвратился во Францию, а в это время турки с англичанами разбили французов и остатки их на своих кораблях доставили во Францию.

Победоносное шествие на Индию первым консулом не предпринималось, а между тем первые пионеры гениального плана, посланные в степи, уже погибали, „решались” от стужи и лишений, без надежды дойти до цели и, наконец, совсем остановились, решившись идти назад...

Ночь приходила к концу: атаман Платов только забылся тяжелым сном, всю ночь проворочавшись в мучительных думах на кошме, как вдруг караульные казаки заметили запоздалого всадника, закутанного и промокшего, спешившего к месту их остановки.

— По высочайшему повелению к атаману Платову с указом! — ответил посланец на оклики и опросы дозорных казаков.

Курьер был немедленно представлен Платову.

— Ваше превосходительство! — будил денщик Платова, — проснитесь, от Государя бумага пришла! Вставайте скорей!

Забывшийся тревожным сном Матвей Иванович в испуге вскочил с кошмы и хватился было за пистолеты и саблю, но денщик Горбачек высек огнивом из кремля искры, зажег и раздул трут, а от него и восковую свечу.

С лихорадочной поспешностью был вскрыт пакет, привезенный гонцом, и при свете свечи внимательно был прочитан.

— Возможно ли это?... Благодарю тебя, Господи! — воскликнул вне себя от радости Матвей Иванович и упал на колени со слезами на глазах перед маленьким литым образом, повешенным на жерди среди палатки.

— Павел Петровичь умер и Император Александр Павлович предписывает нам возвратиться домой! Ура! Степан, водки сюда, наливай! Жарь баранину! разбудить полковников!...

Пир пошел горой. Лагерь проснулся.

Казаки, чуть забрезжил свет, собрались вокруг палатки атамана, где уже была раскинута походная церковь.

— Поздравляю, детушки, с походом домой! — громко произнес Матвей Иванович, выходя из палатки, и весь лагерь загудел криками „ура”: шапки полетели вверх.

Войсковой писарь Шамшев, выступив на средину круга, прочел Высочайший указ нового Императора, и снова громогласное „ура” далеко огласило азиатскую степь.

Торжественно началась божественная служба; усердно, со слезами на глазах молилось казачество и тут же было приведено к присяге новому императору.

За многолетием загремели древние казачьи пушки и ружья; радостные казаки поздравляли друг друга; пошел пир, и в тот же день спешным маршем повернули донцы назад домой...

Снова раздались веселие казачьи песни; больные подбодрились; обратный поход был быстр и радостен. Так кончился легендарный поход атамана Платова на Индию. Индия осталась в руках англичан, зато и англичане так были рады кончине Павла Петровича, что в Петербурге на другой день после этого события выносили, как говорит очевидец, за ворота своих домов целые корзины вина и угощали всех проходящих, поздравляя с воцарением Императора Александра Павловича.

Рассматривая оренбургский поход донских казаков, нельзя не поражаться выносливостью казачества и самоотверженной преданностью престолу и отечеству. По слову Царя Дон поднялся, встал, как один человек, в полном боевом вооружении, „о двукон" , с пушками, снарядами и провиантом. В течение месяца среди стуж и метелей, а потом оттепелей, по бездорожью, через опасные переправы Донские полки прошли тысячное расстояние, спешным маршем, делая в сутки по 40 и 55 верст, при сравнительно малых потерях в людях и лошадях. Это важное в жизни сынов тихого Дона событие заслуживает быть отмеченным на страницах русской истории.

Книжная версия главы