Евграф Савельев
Атаман М. И. Платов и основание г. Новочеркасска
(в 1805 г.)
- Личность атамана М. И. Платова (с 1751 г. по 1818 г.).
- Платов в темнице (с 1796 г. по 1800 г.)
- Оренбургский поход 1801 г.
- Город Черкасск в начале XIX в.
- Закладка г. Новочеркасска (18 мая 1805 г.).
- Перенесение войсковых регалий в г.Новочеркасск (9 мая 1806 г.).
- Война в Пруссии.
- Приготовлениe донцов к походу в 12 году.
- Подвиги Платова в 1812 году.
- Платов при Бородине.
- Поголовное ополчение войска Донского.
- Послесловие.
— I —
Личность атамана М. И. Платова (с 1751—1818 г.г.)
Матвей Иванович Платов был сын известного на Дону войскового старшины Ивана Платова. Почетное звание старшины войсковой круг давал только лицам испытанной храбрости и честности, приобретшим своими заслугами доверие всего войска. В мирное время они были первыми советниками войскового атамана, а в военное из них избирались полковые командиры. При равенстве всех казаков на Дону и при отсутствии каких-либо дворянских титулов, звание старшины считалось в высшей степени почетным, а потому его удостаивались лишь немногие лица и только лично, без права передачи каких-либо привилегий детям. Хотя со времен императрицы Елизаветы некоторые из казаков и удостаивались за свои подвиги получения генеральских и других чинов, как, например, войсковой атаман Данила Ефремов пожалован был тайным советником, Краснощеков — генерал-майором, а Себряков бригадиром, но примеры эти были так редки, что могли считаться исключением из общего правила.
Как и все казаки, Матвей Иванович Платов вступил в военную службу очень рано, 15-16 лет, а в 20 лет командовал уже целым полком, как испытанный в боях воин. Участвуя с казаками в турецких войнах, он за свою храбрость, сметливость и расторопность обратил на себя внимание Суворова и потом всегда пользовался его расположением. Особенно он отличался в сражениях на р.Калалы, при взятии Очакова, при Аккермане, Бендерах, а при взятии Измаила, будучи уже в чине бригадира, первый на военном совете подал голос за штурм этой крепости и с колонной спешившихся казаков в числе первых взлез на ее стены.
Для характеристики приведем один из выдающихся подвигов 23-х летнего полковника М. И. Платова, относящейся к 1774 году. В то время шли беспрерывные схватки на реке Кубани с черкесами и татарами, бывшими под предводительством крымского хана, ставленника Турции, Девлет-Гирея, и брата его Шаббас-Гирея. После жестокого поражения в верховьях р. Еи полковниками: донским Ларионовым и гусарским Бухвастовым, полчища турок и татар, предводимые Шаббас-Гиреем, были рассеяны. Горя мщением, Девлет-Гирей, собрав около 20 тысяч турок и татар, а также склонив на свою сторону многих горских князей, расположился в скрытном месте у р. Калалы, впадающей в Егорлык, близ дороги, по которой следовали транспорты с низовьев Дона в наши расположенные по кубанской линии посты, и стал ждать удобного случая, который скоро и представился.
В это время из Ейского укрепления на Кубань был послан большой транспорт провианта и военных припасов под прикрытием двух донских полков, бывших под начальством полковников Ларионова и 23-х летнего Платова, при одном орудии. Казалось, что казаки должны были неминуемо погибнуть, темь более, что большой запас хлеба и военного снаряжения служили большой приманкой для неприятеля; но провидение и опытность казаков спасли будущего героя от верной гибели. Сам граф Платов впоследствии сознавался, что спасением своего отряда он обязан Богу и военной сметливости одного казака. Накануне битвы, когда отряд с транспортом остановился на ночлег, ночью подошел к Платову один из сторожевых казаков, отвел его в сторону и велел прилечь ухом к земле. — „Ну что слышишь, Матвей Иванович?” — „Слышу какой-то шум, похожий на крик птиц”. — „Да разве птица кричит в темную ночь, — возразил казак, — она сидит смирно. А это вот что: недалеко остановился ночевать неприятель и разложил огни, а на свет и птица, пробудясь, кричит. По большому крику надобно думать, что огней много, а значить много и басурман. Теперь нужно держать ухо востро и ждать на заре нападения” *). Платов и Ларионов тотчас же отдали приказание из возов и кулей сделать род полевого укрепления и стали ждать неприятеля. Лишь только начало светать, татары, предводимые самим ханом, с страшным криком устремились на казаков, но последние встретили их дружными залпами. Битва продолжалась до полудня. Татары отступили. Тут Платов выбрал из своего полка двух храбрых казаков и приказал им пробиться сквозь ряды неприятеля, чтобы известить стоящего в 40 верстах полковника Бухвастова с драгунским полком об отчаянном положении транспорта. „Ребята! — сказал Платов на прощанье, — вам предстоит победа или славная смерть. Помните, что если вы пробьетесь сквозь вражью силу, то спасете честь и славу всего войска, а коли Бог пошлеть вам смерть, знайте, что вы умрете за веру, отечество и царский престол, да и царствия небесного не лишитесь”. Казаки крикнули в ответ “ура” и чтобы скрыть задуманное предприятие, сделали смелую вылазку. Татары с новой силой бросились на укрепление, но и тут были отбиты казаками. Семь последующих отчаянных атак также были безуспешны. Казаки были страшно обессилены. О посланных с извещением к Бухвастову не было никаких сведений, и даже никто из осажденных не знал, удалось ли им пробиться. Между тем хан яростно повторял атаку за атакой и раз даже чуть не овладел укреплением. Только хладнокровие полковников и их распорядительность спасли от гибели горсть храбрых защитников. Много уже было раненых и убитых. Треть лошадей пала. Казаки были в отчаянии. 34-летний полковник Ларионов уже поговаривал о сдаче, но юный Платов остался непреклонен. — “Нет! — говорил он. — „Пускай лучше я умру с честью и славою, чем отдамся врагу на поругание, к стыду моего отечества. Что будет, то будет. Я надеюсь на Бога. Он не оставить нас без помощи!”. И действительно, помощь скоро подоспела. Вдали показалась пыль: то мчался храбрый донской полковник Уваров с казаками. За ним следовал Бухвастов. Уваров с такою стремительностью атаковал татар, что мгновенно опрокинул и смял высланную против него ханом команду. “На конь!” — крикнул Платов и со всеми казаками бросился в пики на неприятеля. Татары оробели и скоро дали тыл. Но в самом бегстве ожидало их новое несчастие. Преследуемые казаками, они наткнулись на гусарский полк Бухвастова и, охваченные с трех сторон, почти что были уничтожены. В своем рапорте от 5-го апреля 1774 г. полковник Бухвастов, между прочим, доносил полковнику Бринку об этом деле так: “Войска Донского полковник Платов, будучи в осаде от неприятеля, оказался неустрашимым, ободрял своих подчиненных, почти в отчаяние приходивших, и удержал их в слабом своем укреплении до моего к ним прибытия; полковник Ларионов следовал примеру храбрости, а полковник Уваров атаковал неприятеля в поле весьма стремительным образом. После Калалахской битвы о Платове заговорили все. Необыкновенное мужество, присутствие духа в минуту величайшей опасности и благоразумная распорядительность, оказанная молодым Платовым, предвозвестили в нем будущего героя. Начальство обратило на него внимание; даже вся армия, двор и императрица. Светлейший князь Потемкин до самой своей смерти остался его истинным благодетелем и покровителем. В войнах с турками, татарами при покорении Крыма и на Кубани, при усмирении и окончательном истреблении неспокойных ногайцев в 1783 г. за Кубанью, казаки были всегда впереди и своим мужеством и храбростью стяжали себе в XVIII веке неувядаемую славу. Знаменитый Суворов, после закубанскаго похода, в котором принимали участие почти что все способные носить оружие жители Дона, в рапорте Потемкину о казаках доносил так: „Храбрость, стремительный удар и неутомленность Донского войска не могу довольно выхвалить пред вашею светлостью и Высочайшим троном”... Эта похвала величайшего из полководцев донскому казачеству должна составлять его гордость и славу. Суворов был прям и на похвалы скуп. То, что им сказано о казаках, должно быть занесено в историю Дона и оценено по достоинству.
Так беззаветно служили донские казаки российскому престолу в ХVІІІ веке. Но, выхваляя подвиги донцов и награждая их атаманов и полковников, правительство со времени Петра Великого нетактично стало налагать свою властную руку и вмешиваться во внутреннюю жизнь войска, чем нарушало сложившееся веками их демократическое самоуправление. Призвание казака — война. Деды наши, подобно древним римлянам, служили правительству из чести, нисколько не заботясь о наградах за службу, и многие из них за блистательные подвиги довольствовались довольно скудным вознаграждением, не требуя большего. Они гордились и дорожили званием честного казака и впавшие в какую-либо ошибку старались загладить вину военною доблестью. Войсковые атаманы, полковники и другие чины избирались войсковым кругом, где каждый неопороченный казак имел право голоса. По истечении выборного срока они слагали с себя чины и становились в ряды казачества, т. е. делались простыми казаками. Петр Великий первый отнял у казаков это естественное и неоцененное для каждого народа право, издав указ, по которому назначение и утверждение войсковых атаманов стало зависеть от верховной власти. С этого времени круг потерял всякое значение и власть его перешла к войсковому атаману и старшинам. Этот круг, с утверждения военной коллегии, стал решать все важнейшие дела войска и раздавать награды. В древности каждый казак с юных лет и до глубокой старости был обязан нести военную службу. В отставку выходили только изувеченные на войне и калеки, т. е. люди, совсем неспособные для похода. Таков был обычай казачества. Служили, как сказано выше, из чести и по добровольно наложенным на себя обязанностям, по решению всего войска. Не служить считалось пороком, и упрекнуть друг друга в этом никто не мог. Петр Великий велел составить списки для всех служилых казаков и стал требовать уже службы обязательной, хотя в этом никакой надобности не представлялось. Это нарушение исконных прав казачества вскоре отразилось в бунте Булавина и Пугачева. Недовольство вновь заведенными порядками стало усиливаться еще и тем, что русские полководцы ни во что не ставили, т. е. не придавали никакого значения казачьим чинам, раздаваемым войсковым кругом, между тем как эти чины, вернее звания, давались только людям, вполне их достойным и испытанным.
При Екатерине ИИ войскового старшину, командовавшего полком, стали сравнивать зауряд с секунд-майорским чином в армии а прочие, как-то: квартермистра, хорунжего, сотника и есаула с обер-офицерскими.
Казаки привыкли считать своих избранных старшин полковниками, так как они фактически, по выбору войскового круга, командовали полками. Пожалование же их секунд или премьер-майорами обескураживало многих. В виду чего среди казаков появилась смешная поговорка: „нашего полковника пожаловали в майоры”. Кроме того, русские полководцы, не придавая большой важности донским чинам, стали, в особенности при Елизавете, раздавать, по своему усмотрению, старшинский чин старым и молодым казакам, иногда даже и недостойным, а по проискам выслужившихся, вернее - подслужившихся, отцов и родственников — и малолетним. Были примеры, что какой-нибудь донской есаул или войсковой старшина качался еще в колыбели. Федор Туроверов, по проискам отца и тестя последнего, генерал-маиора Краснощекова, получил патент от князя Потемкина на чин войскового старшины будучи 7 лет. Подобные курьезы не были единичными. Все это страшно деморализовало казачество и вызывало протесты и даже открытый ропот. В свою очередь и жалованные донские генералы, воспитанные в боях и походах, в придворных сферах, среди утонченных и изолгавшихся царедворцев, своею прямотою и неумелым обращением вызывали насмешки в окружающих, а иногда и получали непристойные клички и оскорбления. Лучшие умы Дона видели, что такой порядок окончательно подорвет дух казачества и деморализует его лучшие силы. Исход был один: возвратить казачеству его прежний, самобытный образ правления. Но как? Силой, как хотели это сделать Разин, Булавин и Пугачев? Нет! Слишком дорожили казаки честью служить православному Царю, по примеру отцов своих и дедов. Слишком сроднились они в течение веков с мыслью, что верховный их вождь, их защитник и покровитель, их гордость и слава — православный московский Царь. Кто не знает трагической смерти московского посла Карамышева, которого казаки утопили в р. Дону в Черкасске за то, что при чтении царской грамоты он не снял своей боярской шапки.
Восстать против царя казаки не могли, почему они и не пошли за Разиным и другими. Боярами же, а впоследствии министрами и разными фаворитами они были крайне недовольны, да и было за что. Жалуя и награждая отдельных личностей, иногда даже не по достоинству, князь Потемкин, пользуясь милостями и доверием Екатерины ИИ, всячески старался сократить те привилегии, которые были даны войску Донскому российскими Государями; так, например, в 1775 г. им уничтожены были войсковой круг и неуместное, по его мнению, равенство казаков и введено было на Дону особое новое управление, под именем „войскового гражданского правительства", совсем неприменимое ни к быту казачества, ни к образу его служения, а лишь способствовавшее самовластию и злоупотреблению людей недостойных. Мало того, этот всесильный временщик пошел дальше: он задумал совсем оттереть, преградить путь донскому казачеству к их исконному достоянию, устью Дона, к берегам Азовскаго и Черного морей, где предки их господствовали в течение многих веков, отстаивая каждую пядь земли своею кровью. По его настоянию Екатерина ИИ в 1779 г. повелела переселить из Крыма и Турции на Дон армян, в числе 15 тыс. душ. Переселенцам были даны такие льготы, какими никогда не пользовались не только сами казаки, но даже и коренные жители других губерний. На берегу Дона был основан армянский город Нахичевань и отведено для армянских поселений 66 тыс. десятин казачьей земли. Переселенцы были перевезены со всею движимостью на казенный счет, освобождены на 10 лет от всех повинностей, постоев, рекрутчины и проч.; каждому домохозяину было отведено по 30 десятин земли, выданы безвозмездно лес на постройку и всякие припасы; кроме того, семена, скот и инвентарь, с возвращением стоимости их через 10 лет. (Полн. собр. закон. 1779 г.).
Так действовали российские администраторы, злоупотребляя доверием своих государей. Сколько ими было предоставлено прав и привилегий чуждому элементу, между тем как родной народ, коснея во тьме и невежестве, стонал под тяжким гнетом крепостного права. Зачах, захудал и обнищал коренной русский мужик, забитый, бесправный, безземельный, между тем как разные Чалтары, Султанъ-Салы, Чулеки, Екатериштадты, Гальпштадты и всякие „фельды" процветают по всему юго-востоку и югу русской земли. Обеднел и казак, этот вечный борец за свободу и независимость родного края, три с половиною века поголовно и с честью служивший Российскому Престолу.
Задумывались лучшие люди Дона над судьбою казачества. Думал крепкую думу и Степан Ефремов, видя, как обласканный Петербургом отец его, войсковой атаман Данила Ефремов, за чины и ордена продавал лучшие привилегии сынов Тихого Дона, раньше дарованные им российскими государями. Вступив после отца в управление войском Донским в 1753 г., этот знаменитый донской деятель в течение девятнадцатилетнего своего служения родине всячески старался упорядочить гражданское управление краем, поднять народное образование и устроить войсковые духовные дела на началах, искони существовавших на Дону. Существовавшая в Черкасске еще при отце его, Даниле Ефремове, духовная семинария при нем была расширена, и окончившие в ней учение казачьи дети войсковым кругом поставлялись во священники, диаконы, дьячки и пономари. Святитель Тихон Задонский, которому по распоряжению правительства был подчинен в духовном отношении Донской край, жаловался в Святейший Синод, что “войско Донское и ныне, самовольно властвуя, в духовные дела вступает, к церквам в дьячки и пономари определяет и грамоты дает, посвященных в стихарь собою отрешает, в казаки записывает и священников к себе собирает”. Пользуясь на Дону большою популярностью, любимый как старшинами, так и всеми казаками, Степан Данилович был заподозрен правительством в стремлении к автономии донского края и летом в 1772 года быль внезапно арестован, отвезен в Петербург и умер через двенадцать лет в заточении.
Глубоко скорбел и возмущался душой и Матвей Иванович Платов, видя растлевающее начало, проникающее в среду казаков. „Гибнут мои детушки, гибнет родное казачество!” неоднократно говаривал он. С грустью видел он, как год от года плошают донцы, мельчают их кони и богатырская потеха, охота и кулачные бои отходят в область прёданий.
Конскими ристалищами, своими атаманскими охотами, борьбой против всего регулярного, солдатского, против всего, что не применимо к быту казака-воина, борца за православие, защитника обиженных и угнетенных, пытался он вернуть донцам их старинную лихость, их вековую любовь к приключениям, поискам и походам, их любовь к военной славе, к коню - боевому товарищу. Но не в силах, не во власти было Платова дать казакам арену для воинских потех. Русь-матушка в своем могучем росте захватила в мощные объятия и Кубань реку, и крымские степи и строго запрещала неугомонным донцам шалить по Волге, по Синему и Хвалынскому морям. Анахронизмом уже являлись поиски и набеги. Ермака в древности за его удалые подвиги наградили царством сибирским и титулом князя, а Степан Разин, Кондратий Булавин и Емельян Пугачев, а потом и Степан Ефремов, которым тоже „не было силушки от их моченьки”, — нашли бесславную смерть на плахе или погибли в заточении. Нужно было выводить войско Донское или на Аму-Дарью или на Амур, чтобы поставить их там пионерами русской цивилизации, охранителями русских интересов и русской силы, но беспрерывные войны с одной стороны, а с другой слишком большая ответственность и недоверие царедворцев к выдающимся людям Дона, их подозрительность и шпионство не дали окрепнуть в мозгу Платова заветной идее об автономии казачества и о возврате ему исконных прав. Он всячески старался отдалить ту минуту, когда казак из воина обратится в мужика. Все нововведения на Дону, задуманные всесильным князем Потемкиным, приводили казаков в „сокрушение” а его, Платова, „в размышление”, как он сам любил выражаться в кругу своих близких боевых товарищей и сотрудников. Не любил Платов и даже питал глубокое презрение ко всему канцелярскому, штабному, ко всяким „письменюгам” и редко держал при себе адъютантов. Ординарцы и вестовые были его детьми, его учениками в боевом деле. От них он требовал не подобострастных улыбок или шарканья ногами, а точного и неуклонного исполнения его приказаний, всегда обдуманных и толковых. Все казаки не только любили, но и обожали Платова. „Веди нас, Матвей Иванович! Мы все идем за тобою!” кричали донские полки при штурме Измаила. Популярность эта смущала столицу, но заслуги его перед Престолом и личное расположение к нему Потемкина, Суворова и последнего фаворита Екатерины ИИ Зубова удерживали правящие сферы от каких бы то ни было решительных действий, направляемых тайными интригами недоброжелателей, в которых, кстати сказать, у каждого выдающегося лица недостатка не бывает. Имея природное доброе сердце и тонкий ум, как о нем единогласно отзываются современники, Платов в окружающей среде был грубовато прост, прям, иногда даже резок, что давало повод многим, в особенности „адъютанствующей” прилизанной молодежи регулярных полков, всегда толкавшихся в передних главнокомандующих, слагать про него разные непозволительные анекдоты и давать ему непристойные клички, а потом при случае с подобострастной улыбкой передавать их своим патронам, всегда завидовавшим славе донского героя. От Платова все это не ускользало и приводило его в еще большее „сокрушение” и „размышление”. К тому же он по своей прямоте не всегда жаловал выслужившихся по протекции выскочек-дворянчиков, которыми в то время переполнена была вся русская армия, не любил их полупрезрительное отношение к „казачкам”, по их выражению, не терпел их покровительственный тон и всячески старался не давать в ординарцы и проводники подобным лицам своих казаков. „Мои казаки не холуи, а слуги Царя, такие же, как и ты!” грубо отчеканивал он какому-нибудь прилизанному неучу из дворянчиков. Не любил он также и тех из своих донцов, которые позволяли себе отступать из подражания от своих казацких обычаев, от покроя платья и вообще державшихся от своих братьев станичников особняком. „Приведут уж эти прилизанные обезьяны мое казачество в сокрушение, а меня в размышление!” говаривал он.
Известен случай, как молодой хорунжий Палявин, после французского похода, надевши модный фрак, а на голову шапо-кляк, в брюках в обтяжку и с лорнеткой стал появляться на улицах Новочеркасска. В первый день собаки порвали ему брюки и оторвали хвост, но портной Иванов из „арсис-сюр-оба” исправил изъяны, и франт, приводя в смущение казачек и возмущая стариков, продолжал свои прогулки. Дамы сторонились от него и считали это неприличнее, чем проскакать голым по улице, как это сделал хорунжий Жмурин. Жмурину простили — он был хорошо сложен, красив и имел белое тело, а Палявину фрака простить не смогли. 0б этом доложили Платову, и тот положил такую резолюцию: „Очевидно, бедняга сошел с ума, что нарядился в костюм, званию сумасшедших токмо присвоенный. А потому посадить оного хорунжего и кавалера в сумасшедший дом сроком на один год”. *) Так оберегал Матвей Иванович Платов обычаи своих донцов от чужеземного влияния и всего, несвойственного быту казака. Но уважая старину и поддерживая боевое значение казачества, Матвей Иванович обращал должное внимание и на внутреннюю жизнь края; так, например, стал заводить образцовые табуны лошадей, выписывая лучших маток и жеребцов с Кавказа, Персии, Турции и других мест, славившихся в то время коневодством. Лучшие табуны в то время были у Ефремова, Краснощекова, Грекова, Иловайскаго, Харитонова, Мартынова, Краснова, Кирсанова и самого Платова. Также было обращено им внимание на разведение и улучшение пород рогатого скота. Первый на Дону завод рогатого скота был Мартынова, голландской породы; второй Богачева, калмыцкой; третий, хотя и небольшой, но замечательный по подбору скота венгерской породы, был Кирпичева.
Виноградарство и виноделие на Дону было заведено еще издревле. Первое появление виноградников в нижней части Дона относится еще к греко-скифскому периоду. Платов обратил особенное внимание на эту отрасль промышленности, и она достигла при нем высокой степени совершенства. Еще в 1772 г. французский ученный Паллас, путешествуя по Дону, с большой похвалой отзывался о донских винах, сравнивая их с итальянскими. Выписанные Платовым немецкие виноделы с Рейна приготовляли из донского винограда вина столь высокого качества, что они не уступали многим иностранным. На улучшение своих виноградников, поощряемые Платовым, обратили внимание и сами казаки, в особенности станиц Мелеховской, Раздорской и Цымлянской. Вывезенные ими из Франции, провинции Шампани, лозы в 1815 году до того акклиматизировались, что дают и до сего времени вина, по качествам сходные с французскими. Белые вина раздорские и красные цымлянские при умелой выделке могут спорить с лучшими заграничными. Но беспрерывные походы Платова с донскими полками не дали ему возможности заняться как следует устройствам края, и все мечты его о поднятии старинного духа казачества остались во многом не выполненными. За каждою малостью для разрешения того или другого вопроса, касающегося быта казаков, приходилось обращаться или самому ездить в Петербург и подолгу там жить, толкаясь по разным канцеляриям и вымаливая, как милостыни, скорейшего окончания дела.
Платов недолюбливал торговых казаков за их уклонение и откупы от военной службы. Не жаловали их и остальные казаки за их обособленность и спекулятивный дух, столь несвойственный всему казачеству. Но чтобы не подорвать начавшуюся развиваться в Черкасске и низовых станицах торговлю и промышленность, в особенности рыболовство и судоходство, пришлось волей-неволей мириться с этой корпорацией людей, „столь в общежитии необходимых", как выразился Платов в представлении своем об учреждении общества торговых казаков в 1802 г.