— II —

Платов в темнице (с 1796 г. по 1800 г.)

В последний год царствования Императрицы Екатерины ИИ возгорелась война с Персией. Главнокомандующим был назначен Валериан Александрович Зубов, брат последнего фаворита императрицы, Платона Александровича Зубова. Выдвинувшийся по протекции брата, этот бездарный полководец в одном месте был окружен хитрыми персами и едва не погиб со всей армией, лишь находчивость и стремительный натиск походного атамана донских полков, генерал-майора Матвея Ивановича Платова спасли русские войска от поражения и дали выиграть победу. После этого похода слава донского героя-атамана возросла еще больше, и о нем заговорили как о выдающемся и талантливом полководце. 6 ноября 1796 года на престол вступил император Павел И. С его воцарением дела круто изменились. Зубовы и другие вельможи славного царствования великой императрицы были удалены, а походный атаман Платов в одну несчастную осеннюю ночь был тайно арестован и с фельдъегерем отвезен сначала в Кострому, а потом в Петербург и замурован, как какой-нибудь великий преступник, в одном из сырых и темных казематов Петропавловской крепости. Дни проходили за днями, месяцы за месяцами и года за годами, и никто из его любимых и дорогих „детушек” не ведал об его горькой участи. Сильно горевали и сокрушались донцы о своем „батьки”- атамане, так бесстрашно водившем их в битвы с неприятелем и делившем с ними в походах горе и радость, тоску и печаль. Приходили по временам вести и передавались из уст в уста по секрету, что любимый их атаман томится где-то в мрачной темнице, оклеветанный низкими завистниками перед подозрительным императором Павлом Петровичем. Много раз донцы тайком посылали ходоков разузнать что-нибудь о Матвее Ивановиче, но всегда попытки их оканчивались неудачей.

Мрачен и тесен был каземат, где сидел Платов. Тоска по родине, по своим братьям атаманам-молодцам, по донским полкам, горькая обида на несправедливость день ото дня съедали его. Он исхудал, оброс волосами, сгорбился и почти разучился ходить от постоянного лежанья на гнилой соломе.

Побелела его
Буйная головушка,
Лицо белое
Помрачилося,
Очи ясныя
Затуманились.
Богатырский стан,
Поступь гордая
В злой кручинушке
Надломилися.
Тоска лютая
Сердце пылкое,
Кровь казацкую
Иссушила всю. (Казачья песня).

Так страдал Матвей Иванович в мрачном и темном подземелье более трех лет. Угрюмые стены, среди которых замирает улыбка и привет, куда словно не смеет проникнуть луч солнца, где все пропитано страхом и лишением человеческой свободы, давили его. Замолчали лучшие порывы этого степного богатыря, привыкшего орлом носиться перед своими полками в виду неприятеля и без боязни смотревшего в лицо смерти в жарких схватках и лихих наездах. Замерло все, что мучило и волновало его когда-то. Явились ранние морщины на бледном и обросшем щетинистыми волосами гордом лице. Впалая грудь, угаснувший взор, как следствие тяжелой нравственной борьбы, безмолвных страданий, утраченных надежд и никому не переданных разочарований скоро превратили этого степного, полного еще сил богатыря в дряхлого болезненного старца. Летом в каземате, или, как называл его впоследствии сам Матвей Иванович, — „каменном мешке”, была холодная, пронизывающая сырость, от которой узник хворал жестокою горячкой, а зимой от печей несло таким чадом, что бедный безвинный страдалец от угара метался и бредил, валяясь на полу, на гнилой соломе. Стены были мокры и скользки. По полу бегали крысы, не стесняясь, а когда заключенный спал, то прогуливались и по его телу. „Сначала мне это было гадким, — говаривал впоследствии Платов, а напоследок я к этому гаду и он ко мне, друг к другу, попривыкли”. Одежда узника состояла в одном жестком арестантском халате. Никто не нарушал его одинокого безмолвия. Сторожа за железной дверью были немыми. О жизни вне стен каземата Платов не имел никаких сведений, а между тем в то время в Европе происходили великие события, волновавшие весь мир. Политический горизонт был заволочен тучами и туманом. Лучшие государственные головы терялись и не знали, чего держаться. Лишь один Наполеон знал, куда идет, и кружил головы всех европейских дворов. Против Франции составлялись коалиции европейских государств; коварная Англия мутила всех и Павла в особенности. Суворов, „завинтив свой измаильский штык”, разил французов в Италии. Двуличный Тугут с австрийским гоф-кригс-ратом устроили ему такие препятствия, что этот опытный и мудрый полководец за счастье почитал отозвание свое с арены громких побед и вскоре после этого умер.

Пылкий и непосредственный император Павел разочаровался в своих вероломных союзниках и завел дружбу с Наполеоном. Генерал от инфантерии Левашев был послан в Париж для заключения конвенции против недавней союзницы Англии, которую Наполеон хотел допечь „континентальной системой”, закрыв для торговли все европейские порты. План Наполеона был гениален и, если бы он был доведен до конца, то Англия потерпела бы в своих торговых предприятиях окончательное крушение и сведена бы была в ряды второстепенных государств. Гений Наполеона, поддержанный могуществом России, мог это сделать. Нужно было уязвить Англию в Индии, средоточия ее богатств и могущества, и никто, кроме русского императора, не мог ему быть лучшим в этом деле помощником. Для похода по среднеазиатским степям надобно было легкое конное войско, и нигде не было столь много и такого хорошего качества, как в России; это были казаки. Это была первая часть дела, задуманного Наполеоном. Вслед за казаками сам Наполеон хотел провести через Россию полмиллиона своей победоносной армии до Волги, а потом на судах спустить до Астрахани, а там по Каспийскому морю до самого Астрабада. От Астрабада до Индии путь караваном очень хорош, а с помощью рытья неглубоких колодцев можно добыть и воду из-под песков пустыни. Ходу от моря до Индии не более трех недель и раз эти победоносные войска появятся в Индии со своим обожаемым предводителем, — только три или четыре месяца, по словам Наполеона, и могущество Англии будет свергнуто. Англии грозил страшный удар; ее государственные люди и сам Питт пришли в смятение и стали придумывать всякие средства, чтобы отвести этот удар.

Император Павел склонился на это предприятие, заключил с Наполеоном конвенцию и объявил Англии войну. Это было в конце 1800 года.

Войсковым атаманом войска Донского по смерти А. И. Иловайскаго (в 1797 г.) был В. П. Орлов; но важность предпринимаемого дела требовала от посылаемых в такую трудную экспедицию особого воодушевления, а это могло быть достигнуто только тогда, когда во главе казачества станет человек, горячо любимый войском и имеющий на него большое влияние; таковым на совете государя оказался опальный Матвей Иванович Платов, сидевший уже четвертый год под секретным номером в подземном каземате Петропавловской крепости. Вспомнили, наконец, об этом замурованном донском богатыре и решили воспользоваться его силой и влиянием на казачье войско. Опасен он был со своими победоносными полками в другое время: все о правах и привилегиях донцов мечтал он, требуя возвращения к старым порядкам. Теперь решили дать исход богатырской силушке. Робко доложили царю: "Есть, мол, такой человек, на зов которого откликнется все казачество, как один человек, — это генерал-майор Платов".

— Послать за ним на Дон, — порывисто сказал Павел Петрович. Он уже давно забыл, где и как томится в злой неволе донской атаман, гордость и честь казачества, так горячо им любимый.

— Он здесь в столице, Ваше Величество! — робко доложил один из совета.

— Позвать его ко мне сейчас! сию же минуту!

Удрученный горем, не знавший ни конца, ни края своему заключению, ни ожидавшей его судьбы, сидел с помутившемся взором и отяжелевшей от угара головой на гнилой соломе Матвей Иванович, как вдруг услышал где-то голоса и шаги; шум все приближался и, наконец, замолк у дверей его каземата.

Завизжали ржавые замки, загремел железный засов. Ожидая себе всякой беды, Платов вообразил, что идут за ним вести его на суд и пытки, берут его на казнь, и начал творить крестное знамение, благодаря Бога за окончание страданий.

— Благодарю тебя, Господи! Прости и отпусти мои согрешения!... — молился он.

Застонала и со стуком открылась железная дверь, блеснул свет фонаря и появились какие-то люди, но Платов, привыкший к темноте, не мог ничего различить. Свет ослепил его.

— Матвей Иванович! — слышит он голос. — Государь император повелеть соизволил, чтобы вы как можно скорее явились к его величеству во дворец...

Как громом поразили эти слова смущенного узника; он не понял их сначала; ему пришло в голову, что он все это видит во сне, что это сатанинское наваждение, и стал крестить вошедших, приговаривая: „Исчезни адское отродье! именем Бога святого заклинаю тебя! Аминь-аминь, рассыпься!” — восклицал он в простоте душевной.

Но видение не исчезало. Он стал различать стоявших перед ним офицеров, повторявших, что пришли за ним, чтобы вести его во дворец перед очи государя.

— „Аминь-аминь, рассыпься! Вы ли это, Сергей Николаевич?” — узнал он голос коменданта крепости Долгорукова.

— Я, Матвей Иванович! Придите в себя! Государь вас требует!

— Да подлинно ли это вы? Да зачем же мне к государю?

— Это нам неизвестно, Матвей Иванович! Собирайтесь же скорей. Вставайте.

— Постойте! Как же являться к государю, когда я весь грязен, свита то на мне вся истлела и зарос то я весь волосами, как дед лесной *).

— Ничего, Матвей Иванович! Мы вас вымоем, выбреем и оденем. Мундир то ваш еще кажись цел, и вы молодцом явитесь к императору.

— Да голова у меня болит от этого угару, ровно как котел пустой. Как я буду говорить с государем?

— Проветритесь, Матвей Иванович, свежего воздуху хватите. Медлить нельзя, ведь вы знаете нашего государя! Собирайтесь же! Дай вам, Господи, всякого счастья!

Платова, потерявшего образ и подобие человеческое, повели в канцелярию коменданта.

— Чудеса да и только! — бормотал Платов, — и на что я понадобился государю?.. Коли хочет казнить, и казнил бы. А я, видит Бог, против родины и государя ничем не повинен...

Платова остригли, обрили, сводили в баню, надели на него чистое белье и его донской генеральский мундир.

Узник, отвыкший от ходьбы, спотыкался на каждом шагу. Прежний его мундир болтался на нем, как на колу, до того исхудал он.

— Хоть бы горилочки выпить для храбрости да закусить, а то я все время сидел впроголодь в этом проклятом каменном мешке.

— Сейчас я распоряжусь, Матвей Иванович, на скорую руку, а то фельдъегерь вас ждет, время уже позднее, не навлечь бы нам гнева государева...

Вымытый, одетый и причесанный Матвей Иванович, подкрепившись „горелкою” и закусив, вышел с трепетом душевным в приемную, где ждал его фельдъегерь. Недавний безымянный узник вышел теперь генерал-майором, и фельдъегерь, вытянувшись, отдал ему честь.

— Ну помоги вам Бог, Матвей Иванович! — сказал на прощанье комендант.

— Благодарю за пожелание. Дай, Господи, не возвращаться сюда. Лучше уж на плаху.

Фельдъегерские сани стояли у крыльца комендантского дома. Свежий декабрьский морозный воздух охватил долго сидевшего в душном каземате узника: он зашатался и, не будучи в силах двинуться дальше, прислонился к стенке.

Дюжий фельдъегерь усадил его в сани и помчался во дворец. Было около 10 часов вечера.

Павел Петрович в то время жил в Михайловском дворце. Весь город, потонувший во мраке, спал. У парадного подъезда дворца горел фонарь. Сани остановились. Фельдъегерь помог Платову вылезть из саней и ввел его в ворота через подъемный мост, опущенный по оклику приехавших. Много прошел Платов широких парадных лестниц, обширных комнат и, наконец, остановился в приемной перед кабинетом государя. Тут его фельдъегерь сдал на руки дежурному чиновнику и удалился.

Ошеломленный всем этим, Платов, никогда не бывший во дворце и не видавший в глаза императора, стал в уголок, мысленно призывая на помощь всех святых и „царя Давида и всю кротость его”.

В сношениях с Павлом И редкий мысленно не твердил этой молитвы о „кротости”, ибо никто не знал, чем кончится аудиенция у вспыльчивого, как порох, и скорого на резолюции государя. Несколько минут ожидания показались ему вечностью. Он мысленно пережил многое: погарцевал на Дону с своими любимыми „детушками”, побывал с ними в Персии, вспомнил свой арест, костромскую ссылку, сырой каземат и, не зная будущего, ожидал всего худшего и даже смерти. Между тем, судьба за дверями царского кабинета готовила будущему герою 12-го года неувядаемый венец воинской славы.

Атаман Платов.
Раскрашенная гравюра К. Сайла. 1-я пол. ХІХ в.

Книжная версия главы