Женская доля

Рассказ женщины.

Женщины-труженицы,
боритесь за свои граждан-
ские права!

Посвящаю вам, мои молодые читательницы, свой печальный, но правдивый рассказ о своей горькой судьбе, доле бедной исстрадавшейся женщины, лишенной по какому то роковому недоразумению законодателем самых простых, естественных прав человека, социального положения в обществе, женщины-матери, равноправной свободной гражданки.

Один известный французский писатель первой половины прошлого века сказал, что женщины бредят свободой, чтобы употребить ее во зло; иначе говоря: чтобы сделать женщину добродетельной, нужно лишить ее свободы. Сколько здесь дикой злобы и циничной лжи против целой половины рода человеческого, называемой женщинами. Как не стыдно сильному виртуозу слова издеваться над беззащитной его матерью, носившей его под сердцем, родившей и вскормившей своим молоком, а потом воспитавшей на гордость своего отечества, как борца за свободу и права человека... но не женщины, его матери, сестры, дочери...

Как все это дико и печально!

И в последнее время часто приходится слышать, что женщина получеловек, каприз природы, хамелеон в человеческом образе, что она существо зловредное, убивающее всякую энергию в человеке, что она источник всякого зла, что от нее пошли все низкие порывы: измена, хитрость, лесть, коварство, продажность, желание наживы, расстройство разума, разнузданность страстей; что она имеет яд аспида, язык скорпиона и глаза василиска; что нашли все средства от укушения диких зверей и ядовитых змей, а от женского яда до сих пор будто бы никаких средств не нашли; наконец, что собственное имя женщины – ветреность.

Так ли это? На самом деле женщина такова? и каких женщин имеют в виду эти бесстыдные боксеры слова? Если только жирных самок, живущих на средства сытых самцов, женщин паразитов, живущих потом и кровью другого, то пусть это так! Есть среди нас подобные лица, даже целые корпорации, готовящие дочерей своих к сытой жизни самки, женщины любовницы и наложницы под прикрытием всеоправдывающего и всепокрывающего слова „брак”, да еще „законный брак”... Какая грубая насмешка над жизнью людей звучит в этом слове! Так и хочется произвести его от однозвучащего немецкого „der Brack” или „die Unsucht, Hurerei”, с добавлением „законного”. Но к нам женщинам, интеллигентным работницам, на каком бы поприще мы свои силы не прилагали, приведенные изречения боксеров слова относиться не могут. Мы своим трудом добываем себе кусок хлеба и, не взирая ни на какие препятствия и ограничения, поставленные законодательством, смело идем вперед, к светлому будущему, и не далеко то время, даже очень близко, когда женщина-работник станет равноправной гражданкой своего отечества и будет вместе с мужчиной диктовать развитие общества.

И так, сплотитесь, честные труженницы, и, не взирая ни на какие преграды и житейские соблазны, смело идите вперед и в плодотворном труде, на поприще ли науки и искусств, промышленности и предприятий, на арене ли народоправления и социальной жизни страны, завоюйте, вырвите из цепких когтей зазнавшихся эгоистов свои естественные права, права женщины-гражданки!

Идти по склонению, как шли мы раньше, как шли наши матери, бабушки и прабабушки, мы уже не можем; мы увидели свет и стремимся к нему. Нам стыдно уже теперь быть только самкой, прихотью и капризом мужчины, его украшением или предметом его разочарований. Нет, мы должны строить свою жизнь себе сами и кормиться не подачками эгоистов, а своими трудами.

К этому убеждению я пришла по тяжелому и горькому опыту. Мне теперь только 22 года, а я уже физически старуха, можно сказать — калека, хотя еще сильна духом. Перенесенные мною житейские невзгоды закалили мой характер, и я смело теперь смотрю в глаза жизни и уже не страшуся преград, какие бы не стояли на моем пути.

Вот моя жизнь.

Отец мой был маленький городской почтово-телеграфный чиновник с грошевым жалованьем. Мать – забитая нуждой малообразованная женщина, вечно скорбевшая и хлопотавшая о насущном куске хлеба. Нас пять человек детей, из них я самая старшая. В 190* году отец мой был назначен начальником почтового отделения в одну из слобод Д—го округа, и я принуждена была оставить шестой класс гимназии и уехать вместе с родителями. В то время мне было 15 1/2 лет. Дико и жутко показалось мне среди простых крестьян-тружеников.

Людей и жизни я еще не знала, а потому и не могла тогда судить о том, кто и как и с какими правами имеет право жить на земле. Местной интеллигенции не было никакой, если не считать старого, забитого и бесправного народного учителя да погрязшего в погоне за наживой попа, двух-трех кулаков лавочников, с их ожиревшими супружницами и дочками, нескольких зазнавшихся хохлов-землевладельцев и полицейского урядника. Да, я и забыла еще — волостного писаря, из дворян урядника Егора Кирсановича, или, как он сам себя величал: Георгия Хрисанфовича Алексикова. В нем то ведь и весь гвоздь! Но это ниже.

В 190* г. в слободе открыли женское начальное училище; учительницей была назначена, старше меня по гимназии года на два, Вера Александровна Алейникова, милая и развитая барышня, принявшая во мне большое участие; я стала готовиться под ее руководством на учительницу. В том же году прислали помощником к старому учителю только что окончившего семинарию Василия Ивановича Гарина. Славно мы зажили втроем: читаем, гуляем, поем; всегда все вместе, неразлучно, понятно, в свободное от работ время. Думали, что нашему счастью и конца не будет, думали, что жизнь так прекрасна, и каждый в ней найдет свою частичку наслаждений, но... мы забыли, скорее не знали о лукавых мира сего... Не о чертях я говорю, — я в них не верю, они выдуманы известной кастой для застрастки невежественной массы, чтобы легче господствовать над нею; нет, я говорю о злых завистниках, шпионах и т.п. мерзости, выродках из отживающего сословия, я говорю о волостном писаре, моем будущем муже. Но мы тогда ничего не знали: жили, наслаждались молодостью и веселились, но... не долго.

В одну темную, ненастную осеннюю ночь молодой учитель Василий Иванович исчез, и исчез бесследно, так как никто не знал, да никто об этом из боязни и не говорил, куда он делся. Только после отец один раз мне по-секрету сказал: „он по всей вероятности был социалист... жандармы увезли”... Плакали мы о нем с Верой Александровной; особенно убивалась она: ходит по комнате, как безумная, плачет и поет: „Кары очи, куда скрылись”... Скоро нас разлучили, т. е. отец и мать запретили мне видеться с Верой Александровной, да ее вслед затем и перевели куда то, а на ее место прислали другую, пожилую, из обедневшей дворянской семьи. Меня же стали понуждать выйти замуж, благо и жених на лицо: Егор Кирсанович Алексиков, из дворян урядник... Боже, есть ли мерзостней на свете, что-нибудь этого названия! Из дворян урядник!.. Без содрогания я теперь не могу вспомнить о нем. Он был у нас в доме и мне рекомендовался: „из дворян урядник Георгий Хрисанфович Алексиков!..” Я была тогда молода и по-молодости — глупа. Отцу же и матери было желательно „сдыхать” меня поскорей с шеи: ведь за мной стояло четверо и все девочки, дешевый, как говорится, товар. Жених же импонировал во всю: в лаковых ботинках, в модных брюках, в черном сюртуке при красном банте, с фуражкой с красным околышем и кокардой в кулак. А тут еще жалованье в 600 руб., сало, масло, непредвиденные доходы, то, се и проч., вскружили моим родителям головы, и меня выдали замуж.

Вот тут то и начинается трагедия моей жизни.

Муж мой был сухощавый блондин, среднего роста, с лысым черепом и гнилыми, желтыми зубами.

До брака он жил с какою то женщиной, которую выдавал за свою сестру. Я мало что знала об этом. Во время сватовства и брака ее не было. На другой день после венца, когда еще продолжался свадебный пир, явилась эта мнимая сестра и предъявила на моего скороиспеченного мужа все права, как его давнишняя любовница. Муж бесстыдно и цинично представил ее под тем же названием моим родителям и гостям. Все были поражены. Меня отливали водой, растирали спиртом, утешали, уговаривали... Я была как безумная. Что мне оставалось делать? бежать? куда? Я была связана с мужем „законным браком”. Мне низкие ханжи твердили: „Бог сочетовал, человек да не разлучает”. О мерзкие христопродавцы! Как вы злоупотребляете именем Бога! Меня сочетал браком с этим низким человеком не Бог, а ваш гнусный языческий культ, с его не нужной и смешной обрядностью, многословием и лицемерным выкрикиванием и причитаниями. Я билась и рвала на себе волосы. Меня утешали. Нашлись люди и „оказию” эту куда то убрали, а потом увезли.

Честные крестьяне, возмущенные до глубины души таким чудовищным поруганием святых семейных уз, едва не разрушили нашу квартиру и чуть не убили мужа, только я одна, как искупительная жертва за развратную его жизнь, желая сдержать толпу, была на столько в этой свалке помята и истоптана в грязи, что лишилась чувств и две недели лежала в постели, но не у мужа, а в доме родителей. Все это теперь мне представляется на столько диким, безобразным и нелепым, что просто не понимаю, почему я тогда не порвала всякую связь с этим человеком и не позаботилась о самостоятельной жизни, хотя бы учительницы церковно-приходской

школы, школы грамоты, хотя бы горничной, кухарки... Была молода и неопытна, а друзей не имела, их не было, их изувечили и убили, как и меня, но зато было много советчиков и наставников со словами: „Бог сочетовал” и проч., или „сживетесь — слюбитесь”. Мужа выгнали из волости. Он поступил тем же писарем в другую и вытребовал меня к себе чрез полицейского урядника, чуть ли не за конвоем.

Прошел год, страшный мучительный год. Пьянство, карты, частые отлучки из дома мужа, куда и зачем, я не знала; потом мелкие ссоры, придирки, ревность и, наконец, побои. Женитьба и семейная жизнь оказались совершенно бессильными подействовать сколько нибудь благотворно на образ жизни мужа, и он продолжал считать себя совершенно свободным от каких-либо забот о семье. Да, я и забыла сказать, что у нас родился ребенок, болезненный и хилый... Нет, еще и не о том, а вот о новой хворобе нашей совместной жизни, хворобе, легшей проклятием на всю мою последующую жизнь: муж мой, вступая в брак, уже болел сифилисом, им заразил и меня. Первый ребенок почти сгнил от золотухи и умер; потом пошли выкидыши. Видно, природа не терпит нарушений и сама заботится об естественном подборе своих созданий.

За пьянство и небрежное отношение к службе муж был скоро прогнан, и тут то началось наше скитание из села в село, в вечной бесприютности, мучительно напряженных опасениях перед неизбежным завтрашним голодным днем, под забором или среди широкой степи. Ни мои мольбы, ни слезы, ничто не могло уже образумить этого сбившегося с пути человека, но все таки еще моего господина, главы семьи, грозного повелителя и тирана. Вы скажете, почему я его не бросила и не пристроилась куда нибудь к месту? Но не забывайте, что мне в то время едва было 17—18 лет, да еще страшная болезнь — сифилис. Родные же отвернулись, а знакомых и друзей никого не было, да и кому я была тогда нужна: сифилитичка в лохмотьях, жена пьяницы, бывшего волостного писаря, из дворян ур... Брр .. я этого слова без содрогания произнести не могу.

По распоряжению начальства мужа моего лишили права когда-либо занимать должности писарей в крестьянских обществах. Деваться было некуда и мы переселились в нахлебники к отцу. Тут мы прожили около полугода. У мужа в Таганрогском округе был какой-то родственник, и вот по его протекции он получил место табельщика на одном из металлургических заводов. Хорошее жалованье, при квартире с отоплением от завода, давали возможность отдохнуть от постоянных скитаний и лишений. Я полагала, что муж будет дорожить этим местом, но не тут то было. Такой персоне, как из дворян уряднику, сиречь, потомственному дворянину, и быть каким-то табельщиком, быть в подчинении у каких-то, по его выражению, хамов, не к лицу и унизительно. Через два месяца его прогнали. Это случилось зимой, денег не было ни копейки, и перед нами опять стояла та же мучительная задача о завтрашнем не обеспеченном существовании.

Несколько дней под-ряд я бегала за 8 верст на квартиру директора завода, часами простаивала на коленях в его приемной, молила его сжалиться над мужем и не удалять его с завода. Каких только нравственных и физических мучений стоило мне это — об этом знает только один Бог да мое бедное замученное сердце.

Муж был снова принят на то же место, но через неделю был исключен, так так оказалось, что за все это время он вовсе не являлся к исполнению своих обязанностей, а где-то пьянствовал со вновь приобретенными приятелями.

Как тяжелый кошмар припоминается мне вся наша дальнейшая жизнь: полунищенское существование с беспечным, развратным и постоянно пьяным мужем, быстро опускавшимся все ниже и ниже. Не считая себя обязанным заботиться о материальном обеспечении семьи, он стал принуждать меня взять на себя эти заботы, толкая меня на разврат и воровство, крал сам и меня заставлял делать то же, когда нечего было есть. Без ужаса и омерзения я не в силах вспомнить все пережитое.

На бельгийском металлургическом заводе близ станции В—ой, где, после целого ряда мытарств, мужу снова удалось получить должность табельщика и откуда его, по обыкновению, скоро удалили, им задумано было, а потом стало приводиться в исполнение целое предприятие, а именно: систематическое обирание служившего там старика инженера О.....

Дело в том, что муж принуждал меня разыгрывать перед этим доверчивым человеком унизительную и пошлую роль женщины, подающей надежды на успех, сводничая самым низким образом, чтобы только пить за его счет. Между мужем и 0.... в одно время готов был даже к заключению контракт, в силу которого я под видом экономки должна была поступить в полное распоряжение нового владельца и отправиться с ним в Восточную Сибирь на строющуюся там железную дорогу.

Но эта сделка не удалась. Во мне возмутилось и восстало все, что есть святого в человеке, хотя и пришибленном и забитом. Я еще была молода, красива и здорова, хотя только с внешней стороны, по-наружности, внутри же меня точил ядовитый червь страшной болезни — сифилиса. На лечение не было ни времени, ни средств. Но все-таки находились добрые люди, врачи, которые мне помогали и без денег. По временам болезнь обострялась в довольно сильной степени. Эти обострения обусловливались тем, что болезнь мужа, неизлечимая сама по себе, как давно запущенная и переродившая всю его кровь и весь организм, протекала у него в самых тяжелых формах, благодаря постоянному злоупотреблению спиртными напитками. В период самых ужасных обострений этой болезни муж никогда не щадил меня и не считался с той опасностью, которой подвергал мое здоровье.

Жить дольше такою жизнью я не могла, на это у меня не хватало сил, а рассчитывать было не на кого и не на что. Я убедила мужа дать мне отдельный вид на жительство, и он согласился, но, предварительно отобрал от меня подписку засвидетельствованную полицейским приставом, что я буду ему ежемесячно высылать на его содержание по 5 руб. Вы спросите: не шутка ли это? Где может взять бедная, больная 18-тилетняя женщина средства на пропитание себя и пьяницы мужа, потомственного дворянина? Да, я работала, и на табачных и других фабриках, и на заводах, и где только можно, где не брезгают руками женщины работницы, и высылала исправно мужу положенный оброк, иначе он на основании действующих ныне законов был в праве требовать об отобрании вида на жительство, и о водворении к нему его законной жены, т. е. меня.

Виды на жительство сначала были краткосрочные, но в 190* г. мой муж, видя исправность платежа оброка, соблаговолил разрешить мне выдать вид на целые три года; этому отчасти способствовала и развившаяся до крайних пределов моя болезнь, т. е. физически я стала для него совсем негодной. Тут я уехала в Москву и, благодаря помощи добрых людей, легла в клинику женских венерических болезней. Вы думаете – это и все? Нет, это только кончилась трагедия моей жизни и началась уже трагикомедия. Слушайте дальше. За эти три года я вылечилась, хотя еще и не совсем от своей ужасной болезни, успела окончить курсы фельдшериц и акушерок, сама, своим трудом и своими мазолями, зарабатывая себе средства, из которых посылала изредка частичку мужу, — ведь я все-таки его „законная жена” и в социальной жизни вполне завишу от него.

В этом году вид на жительство, данный мне с разрешения мужа, окончился, и мой грозный повелитель откуда то из Симферополя, где он, как мне известно, состоит на службе в сыскной полиции и чуть ли не председателем местного отделения „союза истинно-русских людей”, пишет грозные послания одно за другим о высылке ему положенного оброка, хотя бы даже единовременного пособия в размере, почему то не более и не менее, как 35 руб. Вот одно из подлинных его писем, глупых и дерзких.

Января 30 дня 190* года.

Симферополь.

Анна!

„Письмо твое от 27-го числа я получил сегодня в 3 часа вечера и тот же час отвечаю тебе.

Дело в следующем: что же, наконец, ты крутишь мою голову! я же раз написал тебе и окончательно, что до тех пор не вышлю тебе документа, покуда ты не вышлешь назначенные тобою деньги, или хоть сразу 35 руб. В чем же ты сомневаешься? ведь ты прекрасно знаешь, что жить тебя с собою я не заставлю. Я питал надежду, что быть может ты по прошествии трех лет образумишься, но теперь, как убедился, нам не видать совместной жизни до гроба, а потому я и перестаю упорствовать, тем более, что будь я человек со средствами, то, быть может, я и завлек бы тебя, но так как я не могу предоставить тебе роскошной жизни, то и думать нечего на остальное, хотя я для тебя и законный муж. Ты пишешь, почему я тебе не верю? Да, действительно, не верю и это потому, что ты меня всегда обманывала, а я человек простой и честный, ты это очень хорошо понимаешь и знаешь. Скажи пожалуйста, какую же роль играет выданная тобою мне росписка? я в ней ничего не нахожу уверительного и утешительного; словом, она для меня ничто, так как по ней значащиеся деньги я не могу получить, а ехать в Москву и по месту твоего жительства предъявить иск, нет средств, а просто без всяких росписок желаю иметь деньги на лицо: вот то для меня и документ! Я как человек правдивый и любящий правду, говорю тебе без абиняков и напрямик: не пришлешь через две недели денег, вытребоваю тебя по этапу, как законную свою жену. Ведь я хорошо знаю, что без билета тебе в столице жить нельзя, тем более, что ты участвовала в крамоле и во всяком движении низких людей, стремившихся к ниспровержению существующей власти. Так то! Ты моих в отличии от ее рук не минешь и вот тебе мое последнее слово: вышли деньги 35 руб. и я отсрочу тебе билет еще на три года. Выбирай. Потомственный дворянин Георгий Алексиков.

Вот как, милые читательницы! Человек, которого я без омерзения не могу вспомнить и который разбил и искалечил всю мою жизнь, теперь властно заявляет на меня свои права и собирается самым гнусным образом эксплоатировать мой честный труд. Срок моему паспорту истек, а для получения нового он предлагает купить у него требуемое законом согласие за 35 руб. Переписка по этому поводу, как это видно из приведенного письма, еще не дала никаких результатов. Для получения вида на жительство без согласия мужа, мне, как жене из дворян урядника, закон не предусматривает в никаких случаев. Остается одно, это доказать безнравственное поведение мужа по суду, но исход от этого едва ли приведет к каким-либо благоприятным результатам, так как все шансы, при современном неустойчивом положении общества, могут быть на его стороне, при том же это займет много времени и потребует средств, а их у меня нет. Начинать развод — опять же нужно средства и, кроме того, предусмотренные законом поводы, т. е. нужно проделать всю ту нечистоплотную процедуру, которая, по нашим законам, связана с разводом. Нужно бы начинать это раньше, когда к тому предоставлялся случай. Подать прошение на Высочайшее имя, — пойдут полицейские дознания, заключения и мой развратный муж выплывет на поверхность в ореоле страдальца, героя-мученика, боровшегося всю жизнь за... и проч. Но что будет, то будет, а я живьем не дамся в лапы этого мерзкого негодяя и бороться буду до конца.

Вот вам современное положение замужней женщины. Будем же, читательницы, бороться с этой кромешной тьмой и всеми силами стараться вырвать из цепких рук зазнавшихся эгоистов свою свободу, права женщины-гражданки!