Содержание номера № 9 от 23 марта 1913 г.
|
Донское земство и „Донская губерния”. |
Старый казак. |
|
Забытый бугор. |
Ф.С. Гребенец |
|
Нужно подтянуться! |
Гребенской |
|
Пасынки. |
И. Кривозубов |
|
Сон Старочеркассца. |
С.Θ. |
|
Смутное время. |
Т. Стариков |
|
Стариковские беседы с молодежью. |
Казак |
|
Родная песня. |
П. Юдин |
|
„А о почте никакого разговору и не было, ваше благородие”. |
Бывалый. |
|
Официальный отдел. Приказы по Военному Ведомству. |
|
|
Корреспонденции. Оренбург. |
|
|
Ответ г. Донцу. |
Ст. Атаман |
|
Искорки.
|
|
Дон и Северный Кавказ в это время являются единным экономическим регионом на базе Донской, Кубанской, Терской областей, Ставропольской и Черноморской губерний. Население насчитывало без малого 10 миллионов человек, а территория – 3411 1 тысячи кв. верст. Это был один из наиболее развитых хозяйственных комплексов России, который привлекало мощные потоки переселенцев и за 1863-1913 г.г. население региона увеличилось почти в 4,5 раз.
Здесь находилось более 70% всего российского казачества, но оно составляло только 33% всего населения. 33,2% принадлежало коренному крестьянству, иногородних было 29,2%. На этом фоне вполне логично появление „Голоса Казачества”, бьющего в набат об опасности для казаков оказаться в меньшинстве на собственной территории и потерять свою самостоятельность. Эще логичнее выглядит противопоставление ему. На стороне его противников – серьезный капитал, значительные интересы в усваивании лесов с ценными породами деревьев, простором целинных земель, обилием ископаемых и строительных материалов, в использовании омывающих его трех богатейших моря - Каспийское, Черное и Азовское, обеспечивающих выход во все части света, множеством больших (Дон, Кубань, Терек) и малых рек, озер с неисчислимыми косяками рыб, птичьими стаями, непугаными табунами диких животных...
Рост хозяйства на чисто капиталистической основе все более упирался в казачье землевладение и землепользование, по сути и форме представлявшие собой средневековую феодальную натуральную плату казакам за пожизненную военную службу. Такой порядок все больше начинал душить прежде всего самих рядовых казаков – сильнее всего тех, кто рвался к устройству рентабельного хозяйства. Казак не мог продать или передать по наследству полагавшийся ему земельный пай, бросить его и навсегда уйти на вольные заработки.
Если добавить к этому, что казак должен был выступить на службу „при коне, оружии и амуниции” за собственный счет, что его отрывали от хозяйства в любое время года, в том числе в сенокос и уборочную, то станет понятной и гулявшая тогда горькая поговорка: „Слава казачья, да жизнь собачья”. Тяготы, вытекавшие из воинских повинностей, иссушали казаков как производителей.
Между тем в пользовании казаков находилась львиная доля земли: в Донской области - 82,5 процента, в Кубанской - 92,9, в Терской - 94,1 процента. Неудивительно, что неказачье население, составлявшее в казачьих областях подавляющее большинство, буквально задыхалось от безземелья и рассматривало существовавшие порядки как проявление высшей несправедливости. Однако, развитие сельского хозяйства на капиталистической основе, для которого требовался свободный перелив земли из рук в руки, было невозможно без частной собственности на нее.
„Самыми решительными противниками реформирования в таком направлении выступали казачьи верхи, казачья бюрократия, извлекавшие из старых порядков немалые выгоды для себя. Верхи сорвали проведение столыпинской реформы, будто бы заботясь о выгоде казаков и интересах престола. Острое социальное напряжение рядилось в сословные и национальные одежды. Но, исчерпав ресурсы отжившей системы аграрных отношений, сельскохозяйственное производство казачьих областей, уже клонилось вниз, деградируя и испытывая удушье. Хозяйства крестьянского типа там росли быстрее, строили производство рациональнее, вели его производительнее, получали более высокие доходы. Земля постепенно переходила там к самым рачительным, энергичным, умелым хозяевам. Казачье землевладение явно доживало свой век. Капитализм развивался в регионе вширь и вглубь. Наталкиваясь на сопротивление в аграрном секторе казачьих областей, подпираемое и охраняемое законодательством, он гибко обтекал его, направляя людские потоки из земледелия в торгово-промышленную сферу деятельности. Прирост городского населения опережал прирост сельского населения. Тенденция эта, обнаружившись уже в 60-х годах XIX века, впоследствии ускорялась.” (http://www.relga.rsu.ru/n29/don29.htm)
Из всего этого можно было бы сделать вывод, что круг „Голоса Казачества” состоялся из представителей „казачьих верхов и бюрократии, извлекавших из старых порядков немалые выгоды для себя”. Но зная уже биографию Евграфа Савельева, всю жизнь оставшимся „народным учителем”, этого трудно допустить. Скорее всего стремление Холмского и Савельева к сохранению Казачества было поддерживано Войсковым начальством, как это отмечает и сам Холмский. Старая мудрость, что революцию делают идеалисты, а пользуются ею материалисты и в этом случае оказывается верной. Роль Дон Кихота взял на себя Евграф Савельев, который поплатился за свои идеалы и любовь к Дону потерей работы и даже тюрьмой. Встать на пути агрессивного капитализма и исторического развития ситуации было заранее потерянной позицией. Россия разрешила казакам жить на своей земле, пока это ей было выгодно. На фоне имперских интересов бунт отдельного казака выглядел бы смешно своей обреченностью, если бы я не была уверена в его чистом идеализме и стремлении отдать всю свою жизнь казакам. И за это я преклоняюсь перед ним.
Кр. Попова